Глиняный мост  - Маркус Зузак

Когда-то – я пишу одно и то же, или почти одно и то же, несколько раз подряд – в приливе прошлого Данбаров была женщина, которая сказала нам, что умирает, и в тот вечер на нашей кухне мир рухнул. Там были мальчишки, на полу, они горели огнем; а наутро солнце взошло.

Мы все проснулись рано.

Наши сны были похожи на полет сквозь воздушные вихри.

К шести утра даже Генри и Рори, главные засони, почти пробудились.

Был март, еще затопленный остатками лета, и мы стояли все вместе в коридоре – худые руки и плечи на приколе. Мы стояли, будто застряв. Гадали, что нам делать.

Вышел отец и попробовал что-то сделать: ладонь на загривок каждому из нас. Попытка как-то утешить.

Беда в том, что, когда он выходил, мы видели, как он одной рукой хватался за шторы, другой – за пианино; он цеплялся за него, а плечи тряслись. Солнце было теплым и волнистым, и мы притихли в коридоре у него за спиной.

Он уверил нас, что с ним все нормально.

Однако, когда он обернулся к нам, света в его синих глазах не было.

А мы.

Генри, Клэй и я были в майках и старых шортах. На Рори и Томми – ничего, кроме трусов.

Так они спали.

Мы все сжимали челюсти.

Коридор наполняли усталость, мальчишечьи ляжки и коленки. Все выбрались из кроватей – потянулись к кухне.

Она вышла, одетая на работу, в джинсы и синюю рубашку. Пуговицы как прорези в металле. Волосы убраны в косу на затылке; будто она собралась на верховую прогулку или на какое-то похожее дело. Мы осторожно наблюдали за ней – и Пенелопа не смогла удержаться.

Светловолосая, заплетенная, сияющая.

– Что на вас нашло? – спросила она у нас. – Никто ведь не умер, правда?

И это наконец нас добило.

Она рассмеялась, но Томми разрыдался, и она присела перед ним на корточки и обняла – и тогда к ней подступили и остальные, в майках, шортах, и попадали.

– Слишком? – спросила она и, конечно, знала, что слишком: по тому, как навалились на нее все эти наши тела.

Ее стискивали мальчишечьи руки.

Отец беспомощно смотрел на это.

Вот такая она была.

Наша мать.

Столько лет назад: в коридоре поутру.

И был Клэй под вечер, в коридоре один или на аллее.

В коридоре спутавшихся эвкалиптов.

А привез его туда Эннис Макэндрю в грузовике, совмещенном с коневозкой. С того дня, когда Клэй пришел к нему повиниться, прошло не меньше трех месяцев.

Замечательной новостью было, что Макэндрю снова тренирует. Увидев в Хеннесси Клэя с Ахиллесом, он покачал головой и поспешил к ним, все бросил.

– Ну-ка, погляди, что приволок этот драный кот, – сказал он.

Ехали они в основном в молчании, а если говорили, то глядя вперед; в мир за лобовым стеклом.

Клэй спросил про Испанца.

И про оперного певца Паваротти.

– Пава… как?

Его пальцы – белые на рулевом колесе.

– Вы однажды так назвали Теда Проездку – когда увидели его на Гэллери-роуд. Вы отправили двух молодых жокеев посмотреть на него, помните? Наблюдать за ним и учиться верховой езде?

Но теперь Клэй смотрел не в ветровое стекло, а за окно. Все та же бесконечная пустыня.

– Как-то она мне рассказывала.

– А, да, – признал Эннис Макэндрю и погрузился в задумчивость.

– Те жокеи ни в гряду не годились.

– Ни в гряду?

– Не годились.

Но после этого они снова погрузились в страдание. Пользоваться жизнью им было совестно.

Особенно радостью забвения.

Добрались до развилки, и Клэй сказал, что дальше доберется сам, но Эннис и слушать не стал.

– Хочу познакомиться с твоим отцом, – сказал он. – Хочу посмотреть на этот мост. Какого черта… Столько проехать и не увидеть.

Они миновали лысый холм, затем въехали в коридор эвкалиптов, и деревья были все те же. Они собрались и будто поджидали кого-то у дороги, похожие на мускулистые бедра в тени. Эвкалиптовая футбольная команда.

Увидев их, Макэндрю сразу это разглядел.

– Боже правый, – сказал он. – Ты только посмотри.

По другую сторону на свету они увидели Майкла на дне реки; мост остался прежним. Никто его не строил уже несколько месяцев, после того как я упал там на колени в грязь.

Изгибы, дерево, камень.

Все это стояло, дожидаясь их.

Они выбрались из грузовика.

Вышли на берег и смотрели, и первым заговорил Эннис:

– Роскошный будет мост, когда закончите, верно?

Клэй отвечал без эмоций.

Он сказал только:

– Да.

* * *

Открыли коневозку, вывели мула, спустили в русло, и он, как подобает, огляделся. Мул внимательно изучал сухость реки. А у Клэя возникла пара вопросов.

– Ну, – спросил он мула. – Что здесь такого уж необычного?

Ну а вода-то, блин, где?

Но Клэй знал, что вода придет, и в свое время это узнает и мул.

Эннис тем временем жал руку Майклу.

Они говорили сухо, как друзья, как ровня.

Макэндрю процитировал Генри.

Он показал на узду и сено.

Сказал:

– Это вы, наверное, сможете как-нибудь использовать, но животное абсолютно бесполезно.

Майкл Данбар, однако, знал, как на это ответить. Поглядел почти безучастно на Клэя и на воплощенную в муле проницательность. И сказал:

– Знаете, я бы не был столь уверен в этом – он довольно ловко умеет пробираться в дом.

Но в воздухе вновь висели вина и смущение, и если Макэндрю с Клэем пытались их умерить, то и Убийца понимал, что тоже должен.

Минуту-другую они наблюдали за мулом – медлительным петляющим Ахиллесом: как он не спеша взобрался на берег и приступил к обработке лужайки: опустив голову, непринужденно жевал.

Макэндрю заговорил, не задумываясь: коротко, но четко он кивнул в сторону мальчика:

– Мистер Данбар, вы его не перегружайте, ладно…

И теперь он, наконец, сказал вслух:

– Сердце-то у него как у Фар Лэпа, черт побери.